Белка была одной из тех немногих, кому повезло выжить в этом «аду для разведчиков».
В конце сентября, когда в фольварк стали доноситься отголоски артиллерийской канонады, Иоганн, оставив хозяйство на попечении Василия, уехал к дочери в Бремен. Он обещал вернуться через месяц, но, конечно же, не вернулся, так как 16 октября по дороге Кибартау – Инстенбург промчались советские танки. Нутром старого солдата Иоганн почувствовал, что пора вовремя уносить ноги. Уложив самое ценное в чемодан и два рюкзака, он водрузил поклажу в коляску мотоцикла и был таков. С его отъездом фольварк зажил почти свободной жизнью. На другой же день после исчезновения Иоганна Василий передал Дануте на кухню парочку молочных поросят. Поросят зажарили и устроили небывалое пиршество с пивом из заветной хозяйской бочки. Дали и маленькой Машутке нежнейший кусочек поросятины. Впервые в жизни девочка узнала, что такое мясо.
А через три дня в фольварк заглянула полковая разведка одного из стрелковых полков 3-го Белорусского фронта. И старший сержант, и три его бойца-автоматчика были зацелованы девчатами и накормлены Данутой до отвала. Они ушли дальше, на запад, а Василий запряг мерина, а все остальные погрузили в телегу нехитрые пожитки, и самое главное – узлы с кастрюлями, набитыми кусками жареной свинины и отварной картошкой, посадили Ирину с Машуткой посреди скарба, к ним пристроилась прихрамывающая Белка, и пошли-поехали в Кибартау, где стояли советские войска. В городе им объяснили, куда ехать и что делать дальше. Все, кто освободился от принудительных работ, а также из лагерей, должны были пройти через проверочно-фильтрационный пункт, а уж потом, с документами, возвращаться на родину. Фильтрационный пункт находился недалеко от вокзала – в здании монастыря бернардинцев. Сергей полагал, что это чисто формальная процедура и много времени не займет. Ирина с Машуткой и Белкой отправились в здание, где «фильтровали» женщин, а Лобов с Василием вошли в подъезд, где проверяли мужчин.
Знал бы Сергей, что он проведет за этими мрачными краснокирпичными стенами почти месяц… Во дворе монастыря стояло бомбоубежище – массивная бетонная коробка в три этажа, каждый из которых обозначался редкими узкими прорезями-оконцами. В отличие от наших – подземных бомбоубежищ – немцы строили наземные бункеры, маскируя их фальшивыми крышами и нарисованными окнами. Их инженеры полагали, что вероятность попадания авиабомбы в подобное сооружение весьма мала; грунт же хорошо передает ударную волну, и потому подземный взрыв – камуфлет – рядом с подземным укрытием убьет всех, кто в нем спасается, да еще и завалит выход. Воздушная ударная волна в этом плане менее разрушительная и ею не так-то просто сокрушить железобетонную стену. Так или иначе, но вся Германия и Австрия были застроены именно такими убежищами, и даже в Вольфшанце – полевой ставке Гитлера – бункер фюрера, как и бункеры остальных его бонз, были построены на земле, а не под землей. Они и поныне стоят еще в виде массивных усеченных железобетонных пирамид.
Когда Сергей поднялся по винтовой лестнице на третий этаж, где размещалось офицерское отделение ПФП, ему показалось, что он попал в средневековую тюрьму, разве что узники не были прикованы ржавыми цепями к сырым стенам. Скудный свет, пробивавшийся сквозь прорези-амбразуры, выхватывал двухъярусные деревянные нары, грубо сколоченные скамьи, тумбочку с баком для питьевой воды да выгородку отхожего места. Именно возле «параши» и нашлось свободное место для новичка. Конюшня в фольварке «Теодор» казалась отсюда комфортабельным дворцом. Такой темноты и вони, как здесь, не было даже в свинарнике Цубербиллера. Добрая сотня людей в военных обносках и в полугражданском рванье, людей, которые когда-то были лейтенантами, капитанами, майорами, – ютились, теснились, прозябали в этой бетонной коробке, рассчитанной душ на тридцать, не более. Все они томились тут не день и не два, ожидая решения своей судьбы. Разговаривали мало и только о самом насущном: как избавиться от вшей, какую баланду принесут на обед и какая «статья» на сколько лет «тянет». Чекисты-проверяльщики требовали от каждого военнопленного свидетелей, которые бы могли подтвердить его показания: при каких обстоятельствах попал к противнику, не сдался ли сам, выбросив оружие, не сотрудничал ли с лагерной администрацией, не служил ли в армии Власова, и вообще, «не ронял ли честь и достоинство советского гражданина в немецком плену». Мало кто мог сказать что-либо в свое оправдание или найти свидетеля. Большая часть проверяемых собралась здесь из разных лагерей, и уж тем более разных полков, дивизий, армий. Если офицер мог показать следы ранений, ему могли поверить, что он попал в плен в беспомощном состоянии. У такого счастливчика был шанс либо вернуться в строй, либо уехать домой – в зависимости от тяжести увечья. Некоторых отправляли в штрафные роты. А всех «темных лошадок» и прежде всего тех, кого определяли как «пособников немецко-фашистских оккупантов», и, конечно же, «власовцев», ждали заполярные лагеря на срок от 10 лет или на «всю катушку» – на четверть века.
Сергей вспомнил про пулевой шрам на ноге, и очень надеялся, что это ему зачтут. Но наслушавшись за трое суток разговоров бывалых людей, стал готовиться к худшему. Рана на ноге – это не ранение в грудь или в голову. Но все же и она была сейчас спасительной соломинкой, за которую он готов был ухватиться. Самое печальное в его положении было то, что он попал сюда не из лагеря военнопленных, а из сельских работников.