Агентурная кличка – Лунь (сборник) - Страница 66

Летом 1940 года семья командира пулеметно-артиллерийского батальона майора Еремеева перебралась из Забайкалья в Западную Белоруссию и поселилась в пригородной брестской деревушке Гершоны. Отцовский батальон вместе с инженерными войсками округа рыл котлованы и бетонировал стены дотов БУРа – Брестского укрепрайона. К весне сорок первого года некоторые из них, но далеко не все были построены, вооружены и заселены гарнизонами.

На одноклассников Орест смотрел чуть-чуть свысока. Еще бы – все они только играли в войну, а он знал самую настоящую военную тайну. Он знал, что кроме настоящих дотов, замаскированных под скирды, сараи, избы, сооружались на виду у местных жителей и ложные. С апреля 1941 года гарнизоны в дотах жили скрытно, ничем не обнаруживая себя днем. Обеды, завтраки и ужины доставляли им в термосах не сразу: сначала в открытую – в ложные доты, затем по замаскированным ходам сообщения – в боевые укрепления.

Отец почти перестал бывать дома. На Первомайские праздники он заскочил в Гершоны, захватил с собой сына.

Командирский дот «Истра» находился в трех километрах от деревни, почти у самой границы. Десятигранная железобетонная коробка по самые амбразуры уходила в землю. Окруженная рвом с водой, она напоминала средневековый замок, только без башен и висячих мостов. По крытой галерее они прошли метров пятьдесят и уткнулись в решетку, прикрывавшую вход в «сквозник» – специальный тамбур, как пояснил отец, отводящий от главной броневой двери взрывную волну. Отец открывал замок решетки, находясь под дулом ручного пулемета, чей раструб чуть заметно выступал из тыловой амбразуры. Тяжелая броневая дверь укатилась в щель стены на стальных роликах, и отец с сыном вошли в герметичную камеру – газовый шлюз, из которого два хода вели наверх, в правый и левый орудийные капониры, а третий – в полу – перекрывался крышкой люка. Через люк по узкому лазу можно было проникнуть в нижний этаж – подземный каземат. Туда они не стали спускаться. Там под толстенным бетонным массивом жили бойцы, человек тридцать, – гарнизон дота. Казарма сообщалась с небольшой столовой, туалетной выгородкой, радиорубкой; в одном из отсеков размещались электростанция, артезианский колодец и воздушно-фильтрационная установка.

Отец провел его сразу в капониры и показал то, что Орест больше всего хотел увидеть: пушки. Два укороченных ствола казематных орудий выводились наружу через массивные стальные шары вместе со спаренными пулеметами.

Потом они сидели в командирской рубке, где поблескивали окуляры перископа. Отец позвонил вниз и распорядился принести чай. Орест не отрывался от резиновых наглазников. В зеленоватых линзах плыл чужой берег Буга, густо поросший ивняком, ольхой и орешником. Между кустами промелькнули две фигурки в плащах и крутоверхих фуражках. Немцы! Офицеры держали планшеты и в открытую показывали руками на сопредельную – советскую – сторону.

– Пап, немцы! – оторвался Орест от перископа.

– Да они здесь каждый день глаза мозолят… Садись, чай стынет!

То была последняя их встреча. Теперь, спустя пять лет, Еремееву казалось, что отец привез его в дот, словно предчувствуя гибель, словно хотел показать сыну то место, которое станет его могилой… Отец крепко обнял, сказал на прощание какие-то простые, будничные слова:

– Дуй домой… Маме помогай… И на немецкий за лето нажми. Похоже, что скоро понадобится.

Через неделю началась война. В Гершонах разорвалось несколько шальных снарядов. Мама, как это у них было условлено с отцом, схватила легкие вещи и бросилась с Орестом в Брест на вокзал. Но последний пассажирский поезд уже ушел на восток…

Лейтенант Еремеев вчитывался в чужие строки: «Русские, однако, оказались достаточно хорошими солдатами, чтобы не растеряться от неожиданного нападения. На отдельных позициях дело доходило до ожесточенных боев… Обстрел штурмовыми орудиями был затруднен тем, что весьма прочные амбразурные сферические заслонки находились глубоко в стенах…»

Еремееву казалось, что он слышит бесстрастный голос человека, составляющего отчет:

«Стопятидесятикилограммовый заряд, опущенный через перископное отверстие, разворачивал стены сооружения. В одном месте бетонная крыша была отброшена от дота и перевернута. Бетон растрескивался по слоям трамбования. Межэтажные перекрытия во всех случаях разрушались полностью и погребали под своими развалинами находящийся в нижних казематах гарнизон».

Орест сглотнул комок, подступивший к горлу, и взял новую страницу. Механический голос деловито продолжал:

«Защитная труба перископа имеет на верхнем конце запорную крышку, которая закрывается при помощи вспомогательной штанги изнутри сооружения. Эти запоры оказались роковыми для многих сооружений. Разбиваемые одиночной гранатой, а то и просто ударом приклада, они оставляли трубу незащищенной. Через трубу внутрь сооружения вливался бензин, уничтожающий гарнизоны во всех случаях».

Отчет подписал некто Ulrich von Zaff. Ульрих фон Цафф, как надо было теперь понимать, – один из тех, кто сжег отца в доте «Истра».

Метка! На наволочке было вышито «U» и «Z». Он спит на подушках убийцы своего отца! Мысль эта сразу же показалась Оресту невероятной. Чепуха! Мало ли немецких имен и фамилий можно было придумать на «U» и «Z»?! Но ведь это и не инициалы фрау Нойфель. Белье чужое. Надо бы поинтересоваться, откуда оно…

Капитан Сулай невзлюбил нового стажера с первого взгляда. Так, его раздражал рост новичка – Сулай сызмальства недолюбливал верзил; раздражала его и авиационная форма Еремеева, которую лейтенант не пожелал сменить на общевойсковую, и щеголял в голубой фуражке с золотыми крылышками на тулье. С летчиками у Сулая вообще были сложные отношения. Перед войной у старшины погранзаставы Сулая курсант-авиатор отбил девушку, на которой Павел собирался жениться. И еще Сулай не мог им простить беззвездного неба сорок первого, когда немецкие летчики почти безнаказанно властвовали в воздухе над дорогами и переправами.